LA FEMME SANS CŒUR.Après être resté

LA FEMME SANS CŒUR.
Après être resté silencieux pendant un moment, Raphaël dit en laissant échapper un geste d’insouciance : — Je ne sais en vérité s’il ne faut pas attribuer aux fumées du vin et du punch l’espèce de lucidité qui me permet d’embrasser en cet instant toute ma vie comme un même tableau, où les figures, les couleurs, les ombres, les lumières, les demi-teintes sont fidèlement rendues. Ce jeu poétique de mon imagination ne m’étonnerait pas, s’il n’était accompagné d’une sorte de dédain pour mes souffrances et pour mes joies passées. Vue à distance, ma vie est comme rétrécie par un phénomène moral. Cette longue et lente douleur qui a duré dix ans peut aujourd’hui se reproduire par quelques phrases dans lesquelles la douleur ne sera plus qu’une pensée, et le plaisir une réflexion philosophique. Je juge, au lieu de sentir.

— Tu es ennuyeux comme un amendement, s’écria Émile.

— C’est possible, reprit Raphaël sans murmurer. Aussi, pour ne pas abuser de tes oreilles, te ferai-je grâce des dix-sept premières années de ma vie. Jusque-là, j’ai vécu comme toi, comme mille autres, de cette vie de collège ou de lycée, dont maintenant nous nous rappelons tous avec tant de délices les malheurs fictifs et les joies réelles, à laquelle notre gastronomie blasée redemande les légumes du vendredi, tant que nous ne les avons pas goûtés de nouveau : belle vie dont nous méprisons les travaux, qui cependant nous ont appris le travail…

— Arrive au drame, dit Émile d’un air moitié comique et moitié plaintif.

— Quand je sortis du collège, reprit Raphaël en réclamant par un geste le droit de continuer, mon père m’astreignit à une discipline sévère, il me logea dans une chambre contiguë à son cabinet ; je me couchais dès neuf heures du soir et me levais à cinq heures du matin ; il voulait que je fisse mon droit en conscience, j’allais en même temps à l’École et chez un avoué ; mais les lois du temps et de l’espace étaient si sévèrement appliquées à mes courses, à mes travaux, et mon père me demandait en dînant un compte si rigoureux de…

— Qu’est-ce que cela me fait ? dit Émile.

— Eh ! que le diable t’emporte, répondit Raphaël. Comment pourras-tu concevoir mes sentiments si je ne te raconte les faits imperceptibles qui influèrent sur mon âme, la façonnèrent à la crainte et me laissèrent long-temps dans la naïveté primitive du jeune homme ? Ainsi, jusqu’à vingt et un ans, j’ai été courbé sous un despotisme aussi froid que celui d’une règle monacale. Pour te révéler les tristesses de ma vie, il suffira peut-être de te dépeindre mon père : un grand homme sec et mince, le visage en lame de couteau, le teint pâle, à parole brève, taquin comme une vieille fille, méticuleux comme un chef de bureau. Sa paternité planait au-dessus de mes lutines et joyeuses pensées, et les enfermait comme sous un dôme de plomb. Si je voulais lui manifester un sentiment doux et tendre, il me recevait en enfant qui va dire une sottise. Je le redoutais bien plus que nous ne craignions naguère nos maîtres d’étude. J’avais toujours huit ans pour lui. Je crois encore le voir devant moi : dans sa redingote marron, où il se tenait droit comme un cierge pascal, il avait l’air d’un hareng saur enveloppé dans la couverture rougeâtre d’un pamphlet. Cependant j’aimais mon père, au fond il était juste. Peut-être ne haïssons-nous pas la sévérité quand elle est justifiée par un grand caractère, par des mœurs pures, et qu’elle est adroitement entremêlée de bonté. Si mon père ne me quitta jamais, si jusqu’à l’âge de vingt ans, il ne laissa pas dix francs à ma disposition, dix coquins, dix libertins de francs, trésor immense dont la possession vainement enviée me faisait rêver d’ineffables délices, il cherchait du moins à me procurer quelques distractions. Après m’avoir promis un plaisir pendant des mois entiers, il me conduisait aux Bouffons, à un concert, à un bal, où j’espérais rencontrer une maîtresse. Une maîtresse ! c’était pour moi l’indépendance. Mais honteux et timide, ne sachant point l’idiome des salons et n’y connaissant personne, j’en revenais le cœur toujours aussi neuf et tout aussi gonflé de désirs. Puis le lendemain, bridé comme un cheval d’escadron par mon père, dès le matin je retournais chez un avoué, au Droit, au Palais. Vouloir m’écarter de la route uniforme qu’il m’avait tracée, c’eût été m’exposer à sa colère ; il m’avait menacé de m’embarquer à ma première faute, en qualité de mousse, pour les Antilles. Aussi me prenait-il un horrible frisson quand par hasard j’osais m’aventurer, pendant une heure ou deux, dans quelque partie de plaisir. Figure-toi l’imagination la plus vagabonde, le cœur le plus amoureux, l’âme la plus tendre, l’esprit le plus poétique, sans cesse en présence de l’homme le plus caillouteux le plus atrabilaire, le plus froid du monde ; enfin marie une jeune fille à un squelette, et tu comprendras l’existence dont tu m’interdis de te développer les scènes curieuses : projets de fuite évanouis à l’aspect de mon père, déses

Результаты (русский) 1:

ЖЕНЩИНА БЕЗ CŒUR.После того, как молчание на некоторое время, сказал Рафаэль, оставляя побег безрассудной жест:-я знаю, на самом деле не назначить паров вина и удар видов ясность, что позволяет мне принять в этот момент вся моя жизнь как же таблицы, где фигуры, цвета, тени, огни, добросовестно отображаются средние тона. Эта поэтическая игра мое воображение не удивило бы меня если он сопровождал своего рода пренебрежение мои страдания и мои последние радостей. Зрение расстояние, моя жизнь это как сократился на явление морального характера. Это долгий и медленный боль, которая длилась 10 лет теперь можно воспроизвести, несколько предложений, в которых боль будет больше, чем мысли и удовольствие философских размышлений. Я судья, а не чувствовать.-Ты раздражает, как поправка, воскликнул Эмиль.-Это возможно, говорит Рафаэль безропотно. Кроме того для не злоупотребляют ваши уши, будет делать вам я Грейс первые семнадцать лет моей жизни. До тех пор, я жил как вы, как и тысячи других, этой жизни колледжа или школы, которые теперь все мы помним, с таким количеством вымышленный беды и деликатесы реальных радостей, которые наши измученных гастрономии умоляет больше овощей в пятницу, до тех пор, как мы не имеем не попробовали их снова: хорошая жизнь, которую мы презираем работ, однако узнал о нас работа...-Прибывает в драме, сказал Эмиль из половины комиксов, половина жалобный воздуха.-Когда я вышел из колледжа, говорит Рафаэль, утверждая жест право продолжать, мой отец astreignit меня серьезные дисциплина, он размещены меня в комнате, прилегающей к его Канцелярии; Я собираюсь кровати в девять часов вечера и встал в пять часов утра; Он хотел, чтобы я fisse мое право в совести, я хотел бы в то же время в школе и адвоката; но законы пространства и времени так сильно были применены к моей покупки в моей работе, и мой отец спросил меня столовая если строгий счет...-Это то, что заставляет меня?-сказал Эмиль.— Eh ! que le diable t’emporte, répondit Raphaël. Comment pourras-tu concevoir mes sentiments si je ne te raconte les faits imperceptibles qui influèrent sur mon âme, la façonnèrent à la crainte et me laissèrent long-temps dans la naïveté primitive du jeune homme ? Ainsi, jusqu’à vingt et un ans, j’ai été courbé sous un despotisme aussi froid que celui d’une règle monacale. Pour te révéler les tristesses de ma vie, il suffira peut-être de te dépeindre mon père : un grand homme sec et mince, le visage en lame de couteau, le teint pâle, à parole brève, taquin comme une vieille fille, méticuleux comme un chef de bureau. Sa paternité planait au-dessus de mes lutines et joyeuses pensées, et les enfermait comme sous un dôme de plomb. Si je voulais lui manifester un sentiment doux et tendre, il me recevait en enfant qui va dire une sottise. Je le redoutais bien plus que nous ne craignions naguère nos maîtres d’étude. J’avais toujours huit ans pour lui. Je crois encore le voir devant moi : dans sa redingote marron, où il se tenait droit comme un cierge pascal, il avait l’air d’un hareng saur enveloppé dans la couverture rougeâtre d’un pamphlet. Cependant j’aimais mon père, au fond il était juste. Peut-être ne haïssons-nous pas la sévérité quand elle est justifiée par un grand caractère, par des mœurs pures, et qu’elle est adroitement entremêlée de bonté. Si mon père ne me quitta jamais, si jusqu’à l’âge de vingt ans, il ne laissa pas dix francs à ma disposition, dix coquins, dix libertins de francs, trésor immense dont la possession vainement enviée me faisait rêver d’ineffables délices, il cherchait du moins à me procurer quelques distractions. Après m’avoir promis un plaisir pendant des mois entiers, il me conduisait aux Bouffons, à un concert, à un bal, où j’espérais rencontrer une maîtresse. Une maîtresse ! c’était pour moi l’indépendance. Mais honteux et timide, ne sachant point l’idiome des salons et n’y connaissant personne, j’en revenais le cœur toujours aussi neuf et tout aussi gonflé de désirs. Puis le lendemain, bridé comme un cheval d’escadron par mon père, dès le matin je retournais chez un avoué, au Droit, au Palais. Vouloir m’écarter de la route uniforme qu’il m’avait tracée, c’eût été m’exposer à sa colère ; il m’avait menacé de m’embarquer à ma première faute, en qualité de mousse, pour les Antilles. Aussi me prenait-il un horrible frisson quand par hasard j’osais m’aventurer, pendant une heure ou deux, dans quelque partie de plaisir. Figure-toi l’imagination la plus vagabonde, le cœur le plus amoureux, l’âme la plus tendre, l’esprit le plus poétique, sans cesse en présence de l’homme le plus caillouteux le plus atrabilaire, le plus froid du monde ; enfin marie une jeune fille à un squelette, et tu comprendras l’existence dont tu m’interdis de te développer les scènes curieuses : projets de fuite évanouis à l’aspect de mon père, déses

Результаты (русский) 2:

. ЖЕНЩИНЫ БЕЗ СЕРДЦА
Пробыв помолчал, Рафаэль сказал, с жестом безразличием: - Я действительно не знаю , если он не должен быть отнесен к чаду вина и удар понятность видов позволяет мне принять этот момент в моей жизни , как одну таблицу, где цифры, цвета, тени, свет, полутона будут варьянтом. Эта поэтическая игра моего воображения не удивило бы меня , если это не сопровождалось своего рода презрение к моим страданиям и моих прошлых радостей. Удаленный просмотр, моя жизнь , как сузились моральным явлением. Эта длинная, медленная боль , которая длилась десять лет теперь может воспроизвести несколько предложений , в которых боль только мысль, и весело философские размышления. Я не сужу, а не чувства. - Ты расточные как поправка, воскликнула Эмилю. - Это возможно, сказал Рафаэль без ропота. Кроме того , не злоупотреблять своим ушам, я сделаю тебя через первые семнадцать лет моей жизни. До тех пор я жил , как и вы, как и тысячи других, это жизнь колледжа и колледжа, теперь, когда мы все помним , с таким восторгом фиктивных несчастий и реальные радости, что наш измученный просит гастрономия овощи пятница, как мы не попробовали еще раз: красивая жизнь , которую мы презирать работу, которая , однако , мы узнали эту работу ... - Прибытие в драме, сказал Эмил воздух наполовину комический, наполовину жалобное. - Когда я из колледжа, сказал Рафаэль утверждая , что жест право продолжать мой отец заставил себя меня суровой дисциплине, он подал меня в комнате рядом с его офисом; Я лег спать в девять часов и встал в пять утра; он хотел , чтобы сделать мой правильный ум, я пошел в школу и на адвоката; но законы времени и пространства были настолько серьезно применены к моей покупке, моей работе, и мой отец спросил меня за обедом , так строгий счет ... - Что это со мной? сказал Эмил. - Эй! Черт вас возьми, сказал Рафаэль. Как вы можете создавать свои чувства , если я скажу вам незаметные факты , которые повлияли на мою душу, вылепленные в страхе и оставил меня долго в примитивной простоте молодого человека? Таким образом, до двадцати одного года , я был согнут под деспотизма , как холодной , как монашеского правила. Для того, чтобы открыть вам печаль моей жизни, это может быть достаточно , чтобы изобразить вас моего отца: высокий, худой, тонкий человек, его лицо ножом, бледный цвет лица, короткая речь, дразня как девицы, дотошный , как офис - менеджер. Его отцовство парил над моими джиннов и счастливые мысли, и заперли их как под палящим куполом. Если бы я хотел , чтобы показать ему мягкое и нежное чувство, что он принял меня как ребенок , который будет сказать что - то глупо. Я боялся больше , чем мы когда - то боялись наши приставы. Я до сих пор было восемь лет для него. Я думаю , что до сих пор вижу перед собой в своем коричневом пальто, где он стоял прямо , как пасхал, это выглядело как копченой сельди , завернутые в красновато обложке брошюры. Тем не менее я любил моего отца, в душе он был прав. Возможно , мы не ненавидим тяжесть , когда это оправдано с большим характером, чистой морали, и искусно переплетена с добротой. Если бы мой отец никогда не покидал меня, так что до двадцати лет, он никогда не давал десять франков в моем распоряжении, десять негодяев, десять франков развратников которого огромное сокровище напрасно завидовали владение сделал мне сон невыразимое наслаждение, он пытался , по крайней мере , чтобы получить мне несколько отвлекающих факторов. Пообещав меня счастливым в течение нескольких месяцев, он водил меня к шутов, концерт, бал, где я надеялся встретить любовницу. Хозяйка! Это было для меня независимость. Но стыд и скромность, не зная языка салонов и не зная никого , я считаю , как сердце все еще ​​является новой и столь же завышенные желания. Тогда на следующий день, обуздал , как лошадь эскадры моим отцом утром я вернулся к адвокату по закону во дворце. Желая отклоняться от дороги форме , что он нарисовал мне бы , чтобы подвергать себя гнев его; он угрожал мне встать на мою первую ошибку, как пена, в Карибском бассейне. Так что это заняло у меня ужасный дрожь , когда я случайно осмелился рисковать, за час или два в каком - то весело. Представьте себе самый странствующий воображение, самое любовное сердце, душа самый нежный, самый поэтический ум, постоянно в присутствии самого каменистого человека наиболее раздражительный, самый холодный в мире ; наконец -то женится на девушке к каркасу, и вы поймете , о существовании которых вы запрещаете мне развить у вас любопытные сцены избежать планы упал в обморок при виде моего отца, отчаянный

Результаты (русский) 3:

Женщины без сердца.в молчание, Рафаэль сказал уйти от беззаботное отношение: Я не знаю, факты не должны присвоить табак, алкоголь и виды вина, чтобы я проснулся в тот момент, как поцелуй жизни той же таблице, в котором цифровой, цвет, свет, тени, полутона является верным шоу.поэтического воображения этой игры я не удивлюсь, если он сопровождается презрение моя боль и радость в прошлом.далеко я увидел, как сокращение морали явления жизни.Это долго и медленно боль продолжалась 10 лет произошло несколько слов сегодня боль будет не идеологические, философские размышления и счастье.мое решение, а не чувствую.Ты ненавидишь как поправку, Эмиль кричит.это, возможно, "Рафаэль не шепотом.Таким образом, не злоупотреблять ваши уши, вы будете делать то, что я 17 лет моей жизни.до сих пор я жизни тысяч людей, как вы, как в средней школе или в школе, жизнь, и теперь мы все помним так весело и радость в виртуальной реальности, к сожалению, мы едим овощи в пятницу усталые кухни, пока мы не попробовать новые красивые работы мы смотрят на жизнь, однако мы были учит работы...Эмир сказал я пришел в театр, воздуха и половина на половину скорбным комедии.когда я вышел из школы, "Рафаэль права требования жест, продолжает мой отец astreignit строгость, он помог мне комнату рядом кабинета; я ложусь спать в 9 вечера, в пять часов утра проснулся, он хотел, чтобы я сделал, я прав, я сознание, а в школе и признать; но законы времени и пространства, все очень строго выполнять мою игру, моя работа, я отец спросил меня на ужин один счет, если строго...Это я сделал?Эмир сказал.Эй!Пошел ты, "Рафаэль. как ты себя чувствуешь, дизайн, если я не скажу тебе правду influ "Аренда бессознательно моя душа, Фа - onn" Аренда страх, чтобы я долгое время примитивных наивно, молодой человек?Таким образом, до 21 года, я был тирании и изгиб холодной, чем правила, возможно, не подразумевается ремонт.для тебя раскрыть печаль, моя жизнь, он, возможно, мой отец: один великий человек, сухой, тонкие, лицо лезвие, бледный, короче говоря, как старая дева, тщательно для Канцелярии директора.Его отец совершил в моей lutines и радости мысли, как свинец, под куполом.если я хочу выразить чувство он нежно, я имею в виду, глупые дети.Я боюсь, чем мы боялись, что мы хозяевами обучения.Я всегда его 8 лет.Я хочу видеть: в ее платье - коричневый, где он стоял прямо, как свечи Паскаль, он, похоже, копченой утонуло в красный охватывает брошюры.Но я люблю мой отец, он был на дне.Возможно, мы не ненавижу не серьезно, когда она является оправданным, характеристики из большой моральной чистоты, через хаос, она умело добрые.если мой отец оставил меня, навсегда, если в возрасте 20 лет, он может остаться не дал мне 10 франков, десять негодяй разврат, десять франков, огромные богатства занимает не завидую я мечтаю неописуемые радость, по крайней мере, он дал мне некоторые вмешательства.я обещаю, в несколько месяцев весело, я ехал парень, концерт, танцы, я надеюсь увидеть любовница.любовница.Это я независимости.Но застенчивость, не знаю (идиома Lounge и незнакомые люди, я считаю, что сердце еще девять также расширение желания.второй день, как будто лошадь эскадрилья из отца в утром я должен признать, что в правовой дворец.Я ухожу от дороги он картины равномерно, это сделает его гнев, он угрожал мне, я первая ошибка, пена, качество, Вест - Индии.Я также он ужасный удовольствие я случайно я не могу рисковать, в один или два часа в часть, весело.диаграмма ваше воображение более бродили души, сердце любимой, нежный, самый поэтический дух в наиболее передового опыта человечества, постоянно наиболее ярость, самый холодный мир; молодая девушка наконец поженились скелет, ты поймешь